Дикий Талант - Страница 56

«Война — это работа, Ришье. Ее нужно вести умело и спокойно».

Я шагнул вперед. Посмотрел в упор на этого книжного червя.

— Мессиры! — повысила голос Лота. Она перевела взгляд с меня на Фера. Знакомая ситуация. Там, где собралось больше двух Малиганов, обязательно начинается буря с грозой и молниями. Мирно жить мы не умеем.

— Не желаешь объясниться, Генри? — спросил Ослиная Задница. Зубы у него воистину лошадиные, когда он вот так скалится.

Я посмотрел на Фера.

— Н-нет.

— Молния! — приказала Лота.

Корт крякнул, выпрямился, вытирая салфеткой губы. Если потребуется, он нас обоих скрутит в бараний рог, прежде чем мы успеем дернуться. Открытой ссоры Молния не допустит. Что ж. Не очень-то и хотелось…

— Оставь его, Феррин, — сказал Корт. Он оглядел нас, прищурился. — И вообще, какого хаоса вы тут устроили?…

Когда мы с Лотой сели за стол, она вполголоса учинила допрос:

— Что у вас с Фером произошло?

— Н-ничего. — Я пожал плечами. — С-сам н-не п-пон-нимаю.

Ситуация действительно странная. Мы не общались с Фером несколько лет, с самого детства, — так откуда у него такая неприязнь ко мне? К слову, я был очень удивлен, увидев Фера здесь. Книжный червь покинул свое подземелье? С чего бы вдруг? И с каких пор я заинтересовал Фера настолько, чтобы обратить на себя его нелюбовь?

Зато теперь я знаю, что чувствует книга, которая рискнула вызвать неудовольствие Ослиной Задницы. До людей он как-то раньше не снисходил.

— Хочешь, я покажу тебе дом? — спросила Лота. Обед закончился, и мы остались наедине. Я молча смотрел, как двигаются ее губы.

— Генри?

Что-то самовнушение ни черта не работает. «Я хочу тебя поцеловать».

— Генри?… Ген-ри! — Пауза. — Ришье!

Я очнулся. Давно я не слышал этого имени. Странное все-таки ощущение — словно зовут кого-то другого, не меня. Недаром в ответном послании я просил называть себя графом Тасселом — вроде как для сохранения тайны. Кстати…

— 3-зачем я з-зд-десь?

Короткая пауза. Лота взглянула на меня, усмехнулась:

— Значит, ты получил мое послание?

«Верно. Ты, кстати, мне книгу испортила, сестрица. Знаменитый трактат Эмберли «О войне», первое издание. Их всего-то штук двадцать было».

— В-верно. Ты м-мне к-книг-г…

Проклятье! Фраза в голове сложилась гладко, а на деле получается кошмар. Я вспоминаю о своем заикании, когда уже открыл рот. И продолжать невыносимо, и бросать на полпути нелепо.

— Ришье, — сказала Лота, — ты же не заика. Хватит притворяться. Я серьезно!

Я поднял брови. Интересно, как бы отреагировали мои родственники, если бы я однажды пришел без головы? Сказали бы: Ришье, хватит дурачиться? Или наоборот: наконец-то ты перестал делать вид, что она тебе для чего-то нужна?

— Это ведь — очередная игра, правда? Ришье, хватит уже. — Она улыбкой смягчила суровость тона. — Я вижу тебя насквозь, братец! Раньше ты играл лучше. — Лота шутливо ткнула меня под ребра. — Не сочти за упрек, но увлечение провинциальными актрисами тебя совершенно испортило.

Да уж. Я развел руками. Присел за письменный стол, вынул из чехольчика на поясе незаменимое «вечное» перо. Нарочито серьезно начал выводить одну букву за другой, передразнивая манеру Венселя, нашего с Лотой учителя грамматики в детстве. Лота прыснула.

«Так вот в чем дело, — написал я. — Меня раскусили. А я то думал: почему мое заикание никого не удивляет? Проклятые неверующие! Ведь на самом деле я заколдованный принц из заморских стран, которому враги пытались отрезать язык, но промахнулись и отрезали совесть». Она рассмеялась. Хорошо.

— Ты неисправим. Ладно, если тебе так нравится, продолжай. Я соскучилась по твоему чувству юмора, братец. — Она помедлила и сказала негромко, грудным хрипловатым голосом с режущим «р»: — И по тебе, Ришье.

Комната сделала попытку опрокинуться. Я молчал, пережидая головокружение.

— Я-я… — В горле пересохло. В ладонях поселился зуд. Я хочу к тебе прикоснуться. Хаос, где мое проклятое самообладание, которым я так гордился?! Что вы со мной делаете, женщины?

— Знаешь, братец, — короткий смешок. Она смотрела мне в глаза. — Твое молчание делает тебя таким отстраненно загадочным.

Что ты со мной делаешь, Лота?

Я хочу положить руки на твою талию. Хочу стиснуть тебя так, чтобы ты задохнулась в моих объятиях. Хочу чувствовать твое горячее, чуть угловатое тело своим телом, обхватить целиком, чтобы моя, моя, моя без остатка! Мы кожей чувствуем это напряжение — словно в комнате между нами натянулись прозрачные нити. Из горячего расплавленного сахара. Вся комната пронизана. И они тихонько звенят. Серебром отзвучивают внутри меня.

Твои ноги — словно маленькие белые голуби. Твои маленькие ступни сделаны из серебра. Твои…

— Д-дразнишься?

Она наклонилась и поцеловала меня в губы — глоток воды в пустыне, который прекрасен и сладок, но которым, увы, не утолить жажды.

— 3-зачем? — сказал я, когда у меня отняли драгоценный источник.

— Это чтобы принц поскорее расколдовался, — ответила Лота с хрипотцой. И отодвинулась. Внутри меня — гулкое биение сердца. В горле пересохло. Я встал со стула.

— Д-думаешь, п-поможет?

Смешок, взгляд из-под ресниц. Я глубоко вдохнул, чувствуя себя взведенной пружиной, напряжение вибрирует в руках и бедрах.

У меня были женщины. У меня было много женщин — я знаю животную похоть аристократок и робость юной селянки, я знаю тяжелую горячечную страсть насилия и прозрачную, легкую, как кисея, нежность обладания. Я знаю сладость и боль девственной любви — и вкус ее, вкус розового плода с тонкой кожицей и мякотью, тающей во рту. Я помню твердые, словно вырезанные из черного дерева, губы темнокожей невольницы и ее низкий крик, идущий из самой глубины. Я помню укусы и кровоподтеки, оставленные дикаркой из племени Рандона, которые горели огнем, словно открытые раны.